зачин
Злые времена притекли в Миры не потопом, не разверзлись разом чёрными хлябями. Исподволь, капля за каплей сочились они из провалов памяти, копились в низинах умов, ютились в подвалах сознаний, точили сердца. Капля за каплей, сердце за сердцем, разум за разумом – пока не заволокли всю бескрайность, от дали до дали, грязью болот и туманов, день ото дня густеющих. Зримое стало слепым. И былое стало иным. Ясное – мутным, благое – стыдным.
Миры обезволили, опутались нитями лжи, увязли в умётах подмен.
Имена сущие заместились именами совранными, именами завранными –
слова́ из уст помнящих и называющих отзывались уже не сочувствием,
но страхом.
Страх становился ненавистью, ненависть – признаком Жизни:
ненавижу, значит существую,
ego odi ergo sum,
ненавиджу одно існую.
И ложь стал говорить каждый, и они не слышали, как утекает их время, замещаясь злым.
__________
Но были, кто помнил.
Помнил Радугу не тавро́м скверны, а спектром. Свободу – не товаром, но Волей.
Помнил отцов мужеска роду и матерей – женского.
Помнил, чья истинно Слава, и кто от Славы ведёт род свой.
Помнящих было больше, много больше. Но те, кого меньше, много меньше, были уже на гребне. В долю со злыми временами – капля за каплей, малое за малым, простор за простором – они затопили Миры грязью. И узаконились, воззвав к очевидному:
нелепо
“требовать от грязи не быть грязью”.
И грязь получила права. И сама стала правом.
А потом её провозгласили образом жизни и нормой.
И те, кого меньше, много меньше,
назначили себя мерой вещей, вещам же назначили не их имена,
именам же собственным присудили иные смыслы.
А вещи воспротивившиеся, имена несогласные – приказали убить и забыть.
Так шли, вожделея всё и подминая просторы.
Но и всего было мало тем, кого было меньше.
__________
И восстала из забвения Птица Слава, Матерь Слава, и вернулась в Миры.
Весть о том разнеслась по просторам, ближним и дальним.
Находились те, кто видел сам, и те, кто видел видевших. Предъявляли пророчества и знамения, свидетельствовали писаниями и стародавними текстами. А если текстов не хватало, дописывали ненаписанное, вкладывая слова, надобные ныне, в уста давно минувшего, но лукавство такое печалило мало, слова-то были настоящие, слова были истые:
разве важно, кто и когда
их выпустил на волю?