Птица Слава: тайные сказы. Сказ Первый. Рысь Русь и Пупа, Попугай кархадский

Cказание о Прокудливом дереве

небыль первая

По зверянской типологии проку́дливое дерево,

или Проку́дливо дерево, как его величают сказители,

или Проку́да, как само себя сказывает, – есть чу́до–не́вед,

обитатель Срединного Мира, то есть не Верхнего.

И не Нижнего, которого нет, как такового:

Нижний Мир существует ровно там,

где его готовы принять да собою кормить.

Срединный же Мир кормит сам:

и жизнь, в нём квартирующую, и не́жить,

заглянувшую на запашок в Мир сей –

от скуки ли, другой ли какой на́ждобой вере́дной,

да в миру и застрявшую.

А прозывают жильцов тех не́житных, на постой не званных –

чу́дами да не́ведами,

то и просто не́чистью, или вовсе не́былью…

Внешностью ж Проку́дливо дерево – изрядно отвратно:

гунявое сплошь: лысое, да к тому ж виловатое: кривульное, изломистое.

Лишь на паре-другой из ветвей корявых редко лепятся кустики хвои:

с рыжими иглами,

да напротив каждой рыжей – по игле синей.

Ещё и дупля́стое…

А задайся вопросом: по причине какой, какой ле́шети ради –

страхо́вину ту приютил белый свет? Ответа и нет.

Но само-то дерево – не безмолвное, не молчащее: говорящее, к чему приспособило дуль свою – дупло, вытлевшее в гнилом нутре́. Образовавшаяся при том пустота, словно путаная пещера, вторит извивам ствола… Сия полость и есть акустический причудливый резонатор – и гортань, и глотка Прокуды, откуда могут вовне вырываться диковинные, не всегда благозвучные звуки:

то глухие, рокочущие, то бурлящие, булькающие, то урчащие, то свистящие.

Дуплина ж сама – расположена в ко́мле от корней невдале: чуть выше корневища, отчего расползающиеся жирными змеями да хваткими щупальцами корни Прокуды, когда их видно – а видно их бывает изре́дка – выглядят в точь борода лютая, поделённая на суверенные ко́смы, каждая – самостийно алчущая… Впрочем, древо чаще является – там, где является – без выказывания хищных корней: сразу с комля торчащим из тверди, предпочтительно – скальной…

Вкруг дупли́ны ж безобразной губою лепится трутный нарост, гриб древесный: дупляни́ца, а торчащие с-под него частоколом затвердевшие щепы смотрятся зубьями, то и клыками, да так-то и есть.

А вот пташки какие добрые, славные – трясогузки там, дятлы ли, буроголовые гаечки, горихвостки ли, поползни, вертишейки, да мухоловки-пеструшки, да голуби-клинтухи, или утки: мандаринки да гоголи – в том дупле не селились, хоть гнездиться по дуплам им прибыльно.

Даже дикие пчёлы то дуплё стороною облётывали:

не видать Прокуде бортевы́х медо́в!

не изведать вкус терпкий да вяжущий с горечью – мёда дикого:

чёрного ду́пленика,

не усладиться нектаром от медоносов лесных – то плодоносных,

а то луговых – разнотравных,

да от медвя́ной росы – с листьев клёна, орешника, дуба, осины иль ясеня,

да от па́дей – липучего сладкого сока отхожего,

что выделяет тля всякая да ещё листоблошки медяницы,

в чём полезном ином они не замечены: зе́ло вредные…

________

Хоть и было дупля́вым дерево, да не было глупым – ох, как не было!

Горе тому, кто считал его дуплецо́м –

сиречь “худоумный”, “дурак” в зверословии.

Дуплецо́м же был тот, кто с ним дружбу водил, да в союзы входил,

да в товарищах числил:

дупле́ц-то Проку́да совсем не дупле́ц, но – подлец!

Мудрецы ж величали дерево “ду́ровом”, сиречь тем, кто дурачит,

ду́рит изрядно да ловко.