Птица Слава: тайные сказы. Сказ Первый. Рысь Русь и Пупа, Попугай кархадский

Встреча на Вишере.

Плачь о порушенной дюжине перьев

поруха одиннадцатая.

Рысь Русь и Попугай – оба ошеломлённые, онемевшие от въяве чинимого произвола, в коем же уготовили им, не спросясь, роли заглавные, – на миг и застыли, как во́пы усопших – в камне руин. Но только ж на миг:

Рысь вздыбила шерсти, напру́жилась, оскалилась люто… загудела студя́щим кровь рыком… Попугай, опомнясь, ветры пустил… да икнул… да всхлипнул надсадно… горлом проке́ркал невнятное, мутное что-то, матерно-горькое… тут и зашёлся разом в исто́шном – купно всем, им когда-либо слышанным: во́ями-во́пями, плачами-рёвами – птиц и зверей, и природных явлений, и не́житной жути, и людянских унывных рыданий…

… и взорвалась спонтанно безадресным бунтом обуя́тая птица:

умом потемня́сь, сама же – клювом своим – перо из хвоста и повырвала: предпоследнее, то, что было когда-то, в хвосте полнопёром, одиннадцатым!

— Да подавитесь вы вашими перьями, ску́ды!.. Вам нужен бесхвостый, бесхвостый, бесхвостый совсем Попугай?!. Он у вас будет!..

Обезумев насквозь, клювом вцепился уж было в перо и последнее, красное, да Рысь помешала:

аки молния, быстрая, в броске феерическом – с камня на ветку – Рысь метнулась и мягкой лапой своею клюв отвадила: от пера, ещё не порушенного…

а при том – вот уж чудо! – сухая криву́лина ветки не хрустнула, не сломилася под тяжестью зверя немалого…

уж воистину: чудо! хоть и не́житное… но добро, как и зло – есть привычка…

и сказало Проку́дливо дерево веско, но ласково:

— Рысь – дюже правильный зверь, уважаю!

В тот же миг, вдохновившись от рысьего подвига, и с кустами бесчинными дерево люто расправилось:

с теми кустами, которых здесь не было, но на нервы давили исправно, и ведь так докучали, что и не́жити жить в той докуке совсем неуютно… тут и случай сура́зный – гнев свой явить – представился не́жити…

… но даром-то дереву дело благое с рук-ветвей не сошло: как-то вдруг на сучьях корявых обозначились почки… бу́хнуть затеяли… всем же известно: для дерева злого зазеленеть – что ославиться зо́рно!..

… и Кто-то, тот самый, что из кустов, – лишившись кустов: их напрочь не стало, – ровно крапивой ошпаренный, бегал по дро́мам таёжным да глухоманям: совсем нагишом, одно причиндалы прикрывши вето́хой, ранее бывшей шкуркой морского свинёныша Ку́я… да гнали ж его ото всюду, ко́лким шпыняли… даже местная ле́шеть и прочая не́жить над ним изгалялась: швыряли вослед комья грязи да рудные сгустки, из коих бери́ллы – для глаза красиво, но больно для тела – дюже торчали… да заблудила та ле́шеть изгоя вконец, безвозвратно… в том заблу́де, однако ж, он и обжился: растворился в глубоких пещерах, где долго пугал гулким кво́хтом туристов настырных…

Что ж до Рыси – о́бняла бережно Рысь Попугая могутною лапой, коей не раз подминала всякой крупности зверя, но здесь – обыма́ла словно кро́хкость саму, нежно касаясь плеча поруганной птицы, обезумевшей в горе, мерой которому: море! И мурлыкала Рысь и турлыкала, ворковала да напевала:

— Злая судьба тебе выпала, птица!.. На меня ж не серчай, коли слово какое, к пернатости злое, и молвила: говорила в запале. Ты же, как тать, заявился: без упрежденья… Знать мне откуда же было, что ты за птица?! Вот и молвила резко, что думала, дура я рыжая… Не серчай на Рысь Русь, птица га́рная: Рысь по жизни всегда – зверосердная, кроткая, коли ж к ней – не клыком, а душою открытою!

— Зачем же ты так говоришь, что как думаешь? И без того Попугай знает, что Рысь о нём думает. Рысь тоже знает, что о ней думает птица. И оба мы знаем, что знаем, кто что о ком и как думает… Зачем же об это-то – вслух?.. Разве ж нельзя – о лазо́рях, что в небе, о лепых закатах?.. Не тебе говорю – всем говорю: и нашим и вашим… раньше б так не сказал – теперь говорю:

да! не способствует настрою ликующему текущая вместе с нами эпоха: скупа на го́рнее, обильна вычурным… и зла немеряно, в тогу прогресса, якобы до́лжного, ряженного… мир зле́ет, то да…

но зачем зле́ем мы?..

Рысь обомлела: от красоты парадигм, от мудрых глаголов, явленных птицей…

Сама ж к тем словам-валунам не приспе́шилась даже –

и вскользь, и ящеркой речи сопутной,

дабы ничем не смутить, не порушить величие слога,

возводящего ле́ствицу в небо от дна: от нас, от скомканных бытом…

Восхищённо молчала.

В сумерках таял последний день августа високосного шестнадцатого года в бесславном пока ещё XXI веке…

________

Так и сидели – в обнимку, в молчбе́. Ро́сская Рысь и карха́дская птица.

Дни, вечера – шелестели мимо. И опадали. Подобно жухлой листве и высохшей хвое.

Продолжение следует.

… непременно следует, ибо от горизонта – от ско́ла окоёмного, от предела лезвийного – куда сей только миг и скатилась последняя капля Светила –

сверкнул Луч Зелёный: Свет живой,

цвет Надежды.

О ве́тре, ветри́ло!

ты пе́рья зачем уносило?

попугаевы пе́рья, рулящие,

хвост чудо-дивный перя́щие!

А и было тех перьев двенадцать: славная дюжина!

А осталось одно перо, алое, да кручинушка дюжая.